Андрей Востоков.

"Мои жёсткие волосы"

Мне очень не хочется мыть посуду, поэтому я делаю вид, что не замечаю гору грязных тарелок в раковине, которые, слава Богу, почти не видны, так как выключен свет. Я просто сижу на кухне, сижу за столом, подперев кулаком щеку, и смотрю в окно. В окне почти ничего нет, в окне ночь. В окне видны лишь какие-то неясные силуэты, иногда видны блики проезжающих машин. Фонарь, который стоит под моим окном, давно не работает, чему я сейчас даже рад. Если включить свет, то я увижу себя. Я посмотрю на себя, проведу рукой по моим жестким волосам и ободряюще улыбнусь моему отражению: "Ничего, мол, живи да радуйся". И я радуюсь. Радуюсь каждый день, радуюсь даже тогда, когда любой другой разразился бы бранью или рыданиями. Это не значит, что я никогда не ругаюсь и не плачу. Может быть, я делаю это даже чаще, чем остальные люди. Но все это я делаю с улыбкой. Я улыбаюсь себе и говорю: "Живи да радуйся". Жизнь - такая штука. Радостная.
Я чувствую, что замерз и проголодался. Я не знаю, сколько я просидел на кухне. Может быть, час, может быть, два. И хотя я знаю, что никто меня не потревожит и при желании я смогу так сидеть хоть всю ночь, я понимаю, что нужно что-то делать. Нужно есть и греться. Я снова смотрю на раковину и думаю, что чтобы поесть, мне нужно вымыть хотя бы одну тарелку, чего я делать не хочу. Более того, тарелки не хватит, так как ничего готового у меня нет, поэтому придется мыть и сковородку, и кастрюлю, и ложки с вилками. Я не хочу мыть посуду. Поэтому я думаю, что поесть можно и попозже, а сейчас я буду пить чай. Я смотрю на стол. Даже если бы мои глаза уже не привыкли к темноте, я бы все равно увидел единственный стоящий на столе стакан. Я называю его моим дежурным стаканом. Дежурным я называю его потому, что я его никогда не мою. Он мне нужен как раз для таких случаев: когда хочется пить или есть, но не хочется мыть посуду. Я уже пил из него чай, кофе, молоко, пиво и воду. Я ел из него суп быстрого приготовления. Потом снова пил чай и пиво. Я думаю, что не нужно мыть его каждый раз, поскольку пользуюсь им лишь я и никто другой. Я доверяю себе. От себя у меня секретов нет.
Я понимаю, что нужно включить свет. Я встаю из-за стола, делаю несколько шагов и безошибочно касаюсь рукой выключателя. Я очень хорошо знаю свою квартиру. Мне иногда кажется, что я, наверно, не совсем человек, что мне нужно было родиться кошкой. Я очень хорошо вижу в темноте, у меня также прекрасное чувство ориентации. Я могу ориентироваться где угодно и притом в кромешной темноте. Наверно, я выработал в себе эти качества. Мне интересно, какие еще качества я могу в себе выработать.
Я включаю свет. Лампочка под потолком загорается, и мне приходится зажмуриться. Я всегда жмурюсь от яркого света; это, наверно, тоже что-то кошачье. Мне нравится думать, что я не человек, а какое-то животное. Кошка или летучая мышь. Иногда я думаю, что я не животное, а неодушевленный предмет. Что, например, я зубная щетка или дуршлаг, а, может быть, я набор цветных карандашей. Я люблю представлять себя в разных ситуациях. Я мог бы быть летчиком-испытателем или строителем мостов, я мог бы быть даже хирургом. Но я не стал хирургом. Я не знаю, кем я стал. Я, наверно, стал человеком, который может быть кем угодно. Меня, наверно, должны очень ценить. Я чувствую, что если бы я захотел, меня бы очень ценили. Мне становится радостно от этой мысли, и я улыбаюсь.
Теперь глаза привыкают к свету, и я вижу, что мое отражение тоже улыбается. Мне нравится моя бодрая, радостная улыбка. Кроме того, я вижу, что все выглядит так, как я представлял себе в темноте: кухня, раковина, стакан на столе, мои жесткие волосы. Я думаю, что это лишний раз подтверждает, что я могу представить себе все, что угодно, и при этом все окажется именно таким, каким я себе это представлял. Я горжусь собой. Мне нравится улыбаться моему отражению, видя, как отражение улыбается мне, и я чувствую, что я не один в этом мире, что есть кто-то, кто меня всегда поддержит и подбодрит. Я не смог бы прожить в одиночестве. Нет ничего хуже одиночества.
Мне очень жалко людей, у которых никого нет. Это так печально.
Я стою на кухне и смотрю в окно. Точнее, я смотрю на окно, потому что сейчас ночь, внутри горит свет, и я не могу увидеть ничего из того, что происходит на улице. Я смотрю на окно и думаю, что являюсь сейчас свидетелем замечательного оптического эффекта. Если внутри не горит свет, то можно смотреть в окно и видеть ночь. Если свет включен, то в окно уже смотреть нельзя, а можно только смотреть на окно и видеть отражение себя и своей кухни. Я думаю, что я, наверно, тоже выключил свет внутри себя, поэтому я не могу увидеть ничего, что происходит вне меня, а могу только видеть мое отражение внутри меня. От этой мысли мне становится тревожно, и я снова спешу улыбнуться окну. Улыбка моего отражения выглядит такой же беззаботной, и мне становится легче.
Я чувствую, что успел замерзнуть еще больше, поэтому подхожу к плите и зажигаю горелку. Я набираю чайник, стараясь не смахнуть верхние тарелки в раковине, и ставлю его на плиту. Мне кажется, что есть я уже не хочу. На самом деле я знаю, что чувство голода само собой не проходит, и все же я заставляю себя поверить, что это именно так. Мне не хочется мыть посуду, следовательно, мне не хочется есть. Я умею заниматься самовнушением. Если люди, которые говорят, что люди, занимающиеся самовнушением, слабы и безвольны. Я так не думаю. Я думаю наоборот: люди, которые способны заставить себя поверить во что-то, являются сильными и волевыми, потому что в большинстве случаев гораздо сложнее заставить что-то сделать себя, чем других людей. Я горжусь собой. Я думаю, что нужно написать какую-нибудь статью, чтобы другие люди тоже это поняли. Я мог бы быть известным писателем. Я мог бы быть кем угодно.
Наконец чайник закипает. Пар поднимается к потолку и прогоняет присевшую почистить крылышки муху. Муха недовольна: она слетает с потолка, летит вниз и начинает кружить по кухне. Потом она подлетает к окну и садится на мое отражение. Она садится на мое лицо и ползет по глазу, потом она переползает на нос. Мне кажется, что это плохой знак. Я взмахиваю рукой и цепляю кончиками пальцев кончик носа. Отражение тоже машет рукой перед своим лицом и прогоняет муху. Мухе это не нравится. Она слетает с моего носа и делает еще несколько кругов по кухне. Потом она улетает в комнату.
Мои жесткие волосы от этих взмахов растрепываются, и я испытываю чувство дискомфорта. Я приглаживаю их рукой, и они, как маленькие проволочки, принимают удобное мне положение.
Я выключаю газ и снимаю чайник с плиты. Я чувствую холод, поэтому мне приятно держать в руке горячий чайник, чувствуя, как рука начинает медленно согреваться. Я стою посреди кухни с чайником в одной руке и жду, когда согреется все тело. Пар еще какое-то время продолжает вылетать из носика чайника, он подлетает к окну, где прежде сидела муха, и затуманивает мое отражение. Оно становится расплывчатым и неясным. Мне это тоже кажется плохим знаком, поэтому я торопливо улыбаюсь окну и ставлю чайник на стол, носиком от окна. Мне досадно, что я не успел согреться. Я беру дежурный стакан и поднимаю его на уровень глаз. Я вижу, что изнутри он примерно наполовину облеплен сухими чаинками. Я смотрю сквозь них на мое отражение, которое уже успело оттаять, и чувствую рождение новой аллегории. Теперь мне кажется, что я похож на этот стакан. Когда-то во мне был чай, потом кто-то этот чай выпил, оставив чаинки и немного жидкости на донышке. А потом этот кто-то слегка встряхнул меня, и чаинки осели на моих стенках. Через некоторое время жидкость высохла, и чаинки тоже высохли. Мне кажется, что эти чаинки - мои мысли. Они осели на стенках внутри моей головы и стали хрупкими и ломкими. Теперь они похожи на осенние листья. Я думаю, что мои мысли, наверно, напоминают гербарий, который кто-то тщательно собирал, а потом забыл в толстом, теперь покрывшемся пылью альбоме. Я умею объяснять очень сложные процессы и явления. Я умею мыслить. Я снова чувствую, что имею полное право гордиться собой, и тихо смеюсь. Я ставлю стакан на стол.
Я слышу, как в комнате летает муха.
У американцев есть такое выражение: "Возьми это легко". Это выражение говорят человеку, который чем-то сильно расстроен и не может успокоиться. Мне нравится это выражение. Оно значит, что не нужно волноваться, а нужно относиться к жизни проще. Жизнь должна быть радостной. Это не значит, что она должна быть легкой, но она определенно должна быть радостной. Мне кажется, что американцы поняли это. Наверно, они поняли это раньше других людей. Мне кажется, что именно это выражение делает их американцами. Когда я начинаю волноваться, я говорю себе: "Возьми это легко". И мне на самом деле становится легче. Мне тогда кажется, что я должен был родиться американцем. Мне нравится представлять себя американцем. Я не понимаю, почему я родился русским. Но я родился русским, и поэтому, наверно, я не могу все время чувствовать, что мне легко и радостно. Мне приходится периодически повторять себе: "Возьми это легко". Наверно, это отличительная черта всех русских.
Я ловлю себя на мысли, что вместо того, чтобы пить чай, я продолжаю стоять посреди кухни и смотреть на окно. Я подхожу к кухонному ящику, который висит над раковиной, и приоткрываю дверцу. Я не открываю ее полностью, потому что боюсь смахнуть верхние тарелки в раковине. Сейчас ящик почти пуст: вся посуда стоит в раковине. Но я вижу то, что мне нужно. Я беру пачку чая и возвращаюсь к столу. У меня дома часто не бывает еды, но чай есть всегда. Я очень люблю чай. Я считаю, что чай - самый лучший напиток. Мне нравится индийский чай, мне нравится цейлонский чай, мне нравится ромашковый чай, мне нравится русский чай. Я не знаю, бывает ли американский чай, - я никогда не пил американский чай. Я подхожу к столу и понимаю, что забыл захватить ложечку. От этой мысли мне становится досадно, и я спешу улыбнуться. "Бери это легко", - говорю я себе. Мне становится легче. Я не хочу сказать, что у меня такая большая кухня, что мне приходится долго идти от стола к кухонному ящику, чтобы взять ложечку. Нет, просто все ложечки сейчас в раковине, и мне придется вымыть хотя бы одну, чтобы выпить чай. Я уже говорил: я не хочу мыть посуду. Странно, что я до сих пор не догадался завести себе дежурную ложечку. А также дежурную тарелку и кастрюлю. Я открываю коробочку с чаем и высыпаю содержимое прямо в стакан. Я не хочу заваривать чай в чайничке, потому что он тоже грязный. Сухой чай удивительно похож на чаинки, осевшие на стенках стакана, что наводит меня на очередную мысль, которая, кстати сказать, тоже засохла внутри моей головы, но я перебиваю самого себя, с еще большей силой чувствуя холод. Согревшаяся рука тоже уже успела остыть и замерзнуть. Я торопливо заливаю чай кипятком и ставлю чайник на плиту.
При этом я успеваю подумать, что странно чувствовать в голове сухие мысли. Но это оригинально, а мне нравится все оригинальное. Человек должен быть оригинальным, иначе он рискует показаться скучным.
Мой жизненный опыт подсказывает мне, что гораздо важнее уметь казаться кем-то, нежели, несмотря на мнение других людей, продолжать быть собой. Я понимаю, что это невыгодно, потому что это может обернуться против меня. Я научился быть таким, каким меня хотят видеть. Я улыбаюсь моему отражению и снова приглаживаю рукой мои жесткие волосы.
Теперь я стараюсь взять стакан в руки. Но стакан еще очень горячий, он не греет, а обжигает, поэтому я оставляю его на столе, а сам сажусь, наклоняюсь к стакану, дую на чай и осторожно пытаюсь губами отхлебнуть немножко жидкости. Это удается, и я чувствую, как губы согреваются. Это приятное ощущение, и я снова отхлебываю еще немного чаю. При этом я вижу краем глаза, как мое отражение тоже наклоняется к столу и тоже делает маленький глоток. От стакана поднимается пар, и мне кажется, что мое отражение видит, как этот пар затуманивает мое лицо. Наверно, думаю я, моему отражению неприятно видеть меня с затуманенным лицом, как в свое время неприятно было мне, и я ругаю себя за несообразительность. Я встаю, кончиками пальцев поднимаю стакан, подхожу к раковине и выливаю часть чая. Потом я подхожу к окну, виновато смотрю на мое отражение, беру бутылку с холодной водой, из которой я когда-то поливал цветок, пока он все-таки не умер, и наполняю стакан почти до краев. Я осторожно отпиваю из стакана и чувствую, что теперь жидкость стала холоднее. Теперь ее можно пить, не обжигаясь. Мне становится легче, потому что я убил двух зайцев: я могу согреться, не рискуя при этом затуманить свое лицо.
Но эта радость внезапно омрачается новой неприятностью: отхлебывая горячий чай, я не чувствовал его вкус, а теперь, по причине того, что чай уже не такой горячий, я чувствую, что он не успел завариться, так как я даже не размешал его. Я понимаю, что совершил очередной промах. Наверно, пытаюсь оправдаться я, это сказывается накопившаяся усталость. Я очень устал за день. Мне сложно сосредоточиться. Мне сложно сосредоточиться, потому что мои мысли слишком хрупки, - нужно быть с ними осторожным, чтобы они окончательно не сломались. Я подхожу к раковине, по-прежнему держа в одной руке стакан, беру первую попавшуюся ложечку и тщательно перемешиваю чай. Чаинки внутри оживают и взлетают вверх, кружась по всему стакану. Мне нравится эффект, который произвело такое простое действие, и я продолжаю болтать ложечкой в стакане. Потом я тщательно соскребываю старые чаинки со стенок стакана. Они довольно быстро поддаются и присоединяются к своим свежим собратьям. Я не хочу, чтобы им было одиноко. В мире нет ничего печальнее одиночества.
Я достаю ложечку и кладу ее в раковину. Теперь, когда позвякивание ложечки о стенки стакана прекратилось, я слышу, как в комнате летает муха.
Я думаю, что мне нравится слушать ее жужжание. Обычно мне хватает компании моего отражения, мы прекрасно ладим друг с другом, но сейчас я понимаю, что присутствие мухи доставляет мне радость. Интересно, как она попала ко мне? Обычно мухи влетают через окно, но я знаю, что я никогда не открываю окно. Мне не нравится, когда окно открыто. Я даже злюсь от одной мысли, что то, что находится за окном, может как-то соприкасаться с тем, что находится в моей квартире. Я привык огораживать себя от внешнего мира. Конечно, мне приходится с ним контактировать днем, иначе мне очень сложно было бы существовать, но вечером я предпочитаю все свое оставлять при себе. Уж вечером-то, я думаю, я имею на это полное право. Хватит того, что днем я весь как нараспашку. Конечно, после того, как я высказал все это, может показаться странным, что появление мухи доставило мне радость, но иногда - и даже я должен признать это, - иногда мне хочется ощутить присутствие еще кого-то рядом с собой. Помимо моего отражения. Разумеется, я не одинок. Что за вздор. Просто порой я чувствую, что мне нужно что-то еще. Хорошо, что это происходит не часто.
Наверно, думаю я, муха попала в квартиру через дверь, когда я пришел домой. Я понимаю, что это в корне меняет положение вещей. Оказывается, все-таки не так-то сложно проникнуть ко мне, даже когда я этого не хочу. Я начинаю чувствовать раздражение. Поэтому я торопливо улыбаюсь моему отражению и убедительно говорю ему: "Возьми это легко". Мне становится легче.
Я продолжаю пить чай и думать о разных вещах. Иногда я переключаюсь на то, что ко вкусу чая примешивается еще какой-то странный привкус, но это меня не беспокоит. Я ведь понимаю, что так и должно быть: стакан-то не очень чистый. Не так просто ввести меня в заблуждение, думаю я и улыбаюсь.
Мне становится теплее. Мысли постепенно оттаивают и плавно соскальзывают со стенок внутри моей головы, как совсем недавно соскальзывали чаинки со стенок стакана. Я знаю, что мне нужно, я умею делать так, чтобы мне было хорошо. Я думаю, что только я один знаю, как сделать себе хорошо. Это наталкивает меня на мысль, что я почти самодостаточен. Следовательно, развиваю я эту мысль, у меня есть основания чувствовать к себе уважение. Не так, по сути, много людей, которые чувствуют себя самодостаточными. Ведь чтобы чувствовать себя самодостаточным, нужно добиться определенных результатов. В частности, нужно провести над собой хорошую и упорную работу. Я знаю много людей, я могу рассуждать о таких вещах. Я также знаю, что я провел над собой упорную и, несомненно, хорошую работу. Конечно, я еще не совершенен, но кто из нас совершенен?
Я чувствую, что почти согрелся. Теперь мои мысли текут легко и свободно. Это еще одна победа. Я чувствую, что сегодняшний день прошел не зря. Каждый день доставляет мне удовлетворение - в этом есть что-то эпикурейское, думаю я, слушая жужжание мухи в комнате.
Эта муха не дает мне покоя. Я испытываю к ней какое-то двойственное чувство. С одной стороны, мне нравится ощущать ее присутствие, но с другой стороны, она мне неприятна, так как она без спросу проникла в мою квартиру. Я тщательно обдумываю ситуацию, но тут очередная мысль заставляет меня принять окончательное решение. Чтобы убедиться в собственной правоте, я смотрю на окно. Мое отражение качает головой и неодобрительно кривит рот. Как, ведь совсем недавно эта муха позволила себе сесть на мое лицо, она ползала по моему глазу, а потом прошлась по носу, доставив мне тем самым кучу хлопот! Очевидно, она заслуживает наказания. И я вынужден согласиться с этим, потому что эта самая муха проявила неуважение к приютившим ее хозяевам, а всем должно быть известно, что в гостях нужно вести себя хорошо. Это одно из главных правил этикета, а я знаю все эти правила. Я понимаю, что этикет очень важно соблюдать, потому что в противном случае нарушитель рискует показаться некультурным и безнравственным. Нарушить правило этикета - значит нарушить правило социальное, а без социальных правил невозможно считаться полноценным членом своего общества. Мое отражение полностью разделяет мое мнение - я вижу, как оно кивает головой. А муха нарушила это правило, значит ей не место в нашем обществе. Я снова удивляюсь, что не пришел к этому выводу сразу, - сейчас он мне показался более чем очевидным. Все-таки, думаю я, мне еще долго нужно работать над собой.
Я окончательно соглашаюсь с моим отражением и, чтобы как-то успокоить его, приглаживаю мои жесткие волосы.
Но все же я испытываю сомнение. Мне всегда казалось, что человек должен уметь понимать слабости других. Он должен уметь прощать. Кроме того, я сейчас играю роль хозяина, а хозяин тем более должен быть терпеливым и понимающим. Он должен быть гостеприимным. Кстати, это тоже одно из правил этикета. Я чувствую, что зашел в тупик. Ведь, в конце концов, муха не совершила никакого преступления, а я, в свою очередь, не должен идти на поводу у своих желаний. Для этого должны быть веские причины, а у меня таких причин нет. Наверно, думаю я, мое отражение просто не до конца разобралось в положении вещей. Какая непредусмотрительность, думаю я: теперь моя очередь неодобрительно качать головой. Разве можно вот так, не вникнув в суть положения, принимать такие важные решения? Мне сразу становится легче: мне радостно оттого, что я нашел решение такой сложной задачи.
Наконец я прихожу к окончательному выводу. Нужно дать мухе время, чтобы она смогла загладить свой нетактичный поступок. Да, я буду доброжелательным, понимающим и гостеприимным. Но она тоже не должна пользоваться моим гостеприимством просто так. Это несправедливо. А мое решение справедливо и обосновано. Я смотрю на окно: мое отражение вынуждено согласиться, оно даже выглядит несколько виноватым. Чтобы как-то подбодрить его, я широко улыбаюсь и допиваю чай. Я хочу, чтобы все были довольны. Мне неприятно, когда другие в моем присутствии испытывают неудобство, даже если в этом нет моей вины.
Я ставлю стакан на стол. Теперь он совсем остыл, но зато я согрелся. Конечно, было бы неплохо еще и перекусить, но мы ведь договорились, что я не голоден. Я смотрю на стакан и вижу чаинки, которые остались на его донышке. Я вспоминаю все то, о чем я думал раньше, и понимаю, что не хочу, чтобы эти чаинки оставались в стакане. Это все равно, думаю я, что оставлять свои мысли вот так без присмотра, на произвол судьбы, зная, что их судьба уже определена. Они скоро высохнут и станут ломкими и хрупкими. А я не могу позволить себе такую расточительность, по крайней мере, до тех пор, пока мне небезразлично мое умственное состояние. А сейчас оно мне определенно не безразлично. Поэтому я встаю из-за стола, подхожу к плите, беру чайник, возвращаюсь к столу и наполняю стакан примерно наполовину. Потом я ставлю чайник на место, снова подхожу к столу, беру стакан и взбалтываю в нем чаинки. Но теперь, думаю я, они могут не бояться, что я их оставлю без присмотра засыхать на стенках стакана. Я еще раз смотрю на плавающие чаинки, улыбаюсь им и залпом выпиваю воду. Чаинки, не успев прилипнуть к стенкам, дружной стайкой перелетают в меня с потоком воды. Теперь я могу поставить стакан на стол и с чувством хорошо выполненного долга слегка потрепать пальцами мои жесткие волосы. Omnia mea mecum porto.
Теперь мне кажется, что мои дела на кухне закончены. Я еще раз смотрю на раковину с грязной посудой, потом на пустой стакан, потом на мое отражение. Мы понимаем друг друга с полуслова. Здесь мне делать больше нечего. Теперь я хочу пойти в комнату, лечь на кровать, почитать Достоевского и подумать о жизни. Я очень люблю читать, причем не только Достоевского. Это делает меня образованным человеком. Я глубоко уверен в том, что чтение повышает уровень моего интеллекта. Мне иногда странно, что некоторые люди не замечают моей образованности, даже несмотря на то, что я стараюсь вести себя так, как им хочется. Конечно, они не понимают, что я подстраиваюсь под них, вообще под все мое общество, но в этом-то все дело. Я действую умно. Людям кажется, что я веду себя совершенно нормально, хотя при этом я немного хитрю. Нормально я веду себя только дома, когда вокруг меня никого нет. Кроме моего отражения, разумеется. Но с одной стороны, мое отражение - часть меня, а с другой - я всегда могу выключить свет, и оно исчезнет. Оно все равно останется со мной, то есть во мне, это так, но тем не менее, я могу на какое-то время сделать так, чтобы его присутствие было не таким очевидным. Иногда очень хочется спрятаться даже от себя, хоть на какое-то время… Но я не закончил свою мысль. Некоторые люди иногда, несмотря ни на что, считают, что я веду себя странно, я даже имею тому определенные доказательства. Я помню их слова, их жесты, их взгляды. И все же я еще не полностью научился определять их отношение ко мне, в этом, наверно, тоже заключается недочет моего самовоспитания. Ничего, Рим не сразу построился, кажется, так говорят. Я чувствую, что мне удалось взбодрить себя, поэтому улыбаюсь и небрежно бросаю моему отражению, даже не глядя на него: "Бери это легко!"
Я подхожу к стене и касаюсь выключателя. Я бережно провожу по нему ладонью, не надавливая сильно, не вжимая его в пластмассовую рамку. Нет, я отношусь к нему с трепетом и любовью. Ведь именно эта маленькая кнопочка дает жизнь моему второму "я", моей драгоценной половинке. Именно благодаря этой кнопочке я, наконец, могу стать тем, кто я есть на самом деле, сбросить маску, которую вынужден носить в течение дня. Только так я могу быть собой, когда никто не видит меня. Поэтому я отношусь к выключателю, как к самому себе, даже с большей нежностью. Без него не было бы меня. Это факт.
Наконец свет гаснет, и я остаюсь в темноте. Я смотрю на окно и понимаю, что смотреть на него теперь уже не получается, но можно смотреть в него. Я вижу тяжелые облака и думаю, что, вероятно, будет дождь. Мое отражение тоже пропало. Я остался один.
Я чувствую легкое замешательство. Что делать теперь? Можно постоять в темноте, можно посидеть на табурете или на полу. С другой стороны, можно пойти в комнату, включить там свет и снова встретиться со вторым "мной". Но в комнате летает муха, а второй "я" не очень хорошо с ней уживается - мое отражение неоднозначно дало мне это понять. Я не знаю, что делать. И тут я понимаю, что мне чего-то не хватает. От этого ощущения мне становится тоскливо и неуютно, я даже чувствую какой-то неясный страх. Какое, право, тяжелое, скверное состояние! Я хочу с кем-то поговорить, кому-то рассказать о том, что меня тревожит, но только пусть на этот раз это будет не мое отражение, нет, пусть это будет кто-то другой! Кто-то, кто совсем не знает меня, кто никогда не видел меня, кто сможет принять меня, как чистый лист, на который он сам нанесет первые штрихи. Да, именно таким я буду для него! Я сам помогу ему написать меня, я сделаю так, что мне самому понравится эта картинка! А для этого нужен кто-то совершенно незнакомый! Как мне хочется, чтобы меня приняли таким, каким я хочу быть!
В темноте я выхожу из кухни и останавливаюсь в коридоре. Здесь стоит мой телефон. Я смотрю на часы: нет, еще не слишком поздно звонить незнакомому человеку. Своим звонком я не нарушу никаких правил. Я набираю случайные цифры и слушаю гудки.
Женский голос:
- Алло?
- Здравствуйте, - вежливо говорю я и жду ответа. Я знаю, как нужно говорить по телефону.
- Здравствуйте, - отвечает женщина. - С кем я говорю?
Здесь я не уверен, как мне стоит отвечать на этот вопрос. Я немного медлю, а потом говорю:
- Здравствуйте. Я хочу поговорить с Вами.
- А с кем я говорю? - нетерпеливо повторяет женщина, и я думаю, что, наверно, только я полностью постиг искусство терпения и снисходительности. Эта мысль меня настораживает, но я продолжаю:
- Меня зовут Александр, - говорю я. Это не мое имя, но я прощаю себе эту маленькую ложь. - И я подумал, что Вы, наверно, не будете против, если я Вам позвоню… - Мне кажется, что я говорю что-то не то, и замолкаю.
- Да, я слушаю Вас.
- Понимаете, я хотел лишь спросить Вас, не хотели ли бы Вы познакомиться с незнакомым Вам человеком, чтобы нарисовать его картину… то есть… ну, Вы ведь понимаете, я хочу сказать, что…
- Это что, какая-то шутка? - в голосе женщины чувствуется еще большее раздражение.
- Нет, ну что Вы! - восклицаю я, стараясь передать ей мое воодушевление. - Конечно, нет! Вы только скажите… Знаете, я столько всего хочу рассказать Вам…
- Так в чем же все-таки дело?
- Знаете, я сейчас думал о том, что человеку - особенно человеку умному и образованному, - иногда просто необходимо общаться с другими людьми, тоже, конечно, умными и образованными, но это нельзя делать часто… и не просто так, а чтобы, как бы это сказать, чтобы…
- Да что за бред Вы несете! - чуть ли не кричит женщина. - У меня нет времени выслушивать Вашу болтовню!
Какая нетактичность, думаю я.
- Да нет же, Вы поймите, это не бред, это очень важно! Вы только послушайте! Я хочу сказать, что, как мне кажется, человек должен быть терпеливым и заботливым, ну то есть, вот, например, возьмите меня: я хотел прогнать муху, которая села на мой нос, причем до этого она без спросу влетела в мою квартиру, но я решил, что…
- Послушайте, - перебивает меня женщина, - я не знаю, пьяны Вы там или просто развлекаетесь, но только не звоните мне больше.
И она вешает трубку.
Я чувствую растерянность и замешательство. Я не знаю, что мне делать. Мне вдруг становится очень обидно за самого себя. Неужели меня оттолкнули? Но почему? Я не могу ответить на этот вопрос. Неужели я дал какой-то повод? Я чуть не плачу, мне хочется убежать в комнату и поскорее включить свет, чтобы пожаловаться моему отражению, - я знаю, что оно всегда меня поймет, похоже, только оно меня и понимает. Но сейчас мне этого мало, я хочу, чтобы меня понял кто-то еще! Я снова набираю тот же номер. У меня прекрасная память.
- Алло? - теперь ее голос звучит несколько настороженно.
- Здравствуйте, - говорю я и сразу же продолжаю. - Вы не подумайте, что я шучу, прошу Вас!..
- Я же просила Вас не звонить мне! - чуть не кричит она. Какие, право, некоторые люди невоспитанные.
- Да, я знаю, но я боюсь, что Вы меня просто не поняли. Это очень важно, и Вы, несомненно, тоже сейчас все поймете! - Она начинает что-то говорить, но я перебиваю ее. Для этого мне приходится повысить голос, что тоже неприятно. - Понимаете, я сейчас пил чай и смотрел на чаинки: они прилипли к стенкам стакана, изнутри, и тут я подумал, что это мои мысли, которые я сам оставил без присмотра… Да, да, ну подождите же! Ну вот, и я собрал их, и теперь они снова со мной, понимаете? Ведь это же очень важно!..
- Если Вы еще раз позвоните мне, - кричит она, - я позвоню в милицию! Вы слышите? Не смейте больше беспокоить меня! Псих какой-то… - наверно, обращаясь к кому-то, добавляет она и тут же бросает трубку.
Я чувствую, что у меня дрожат ноги. Мне даже приходится прислониться к стене. Чтобы хоть как-то успокоиться, я провожу рукой по моим жестким волосам, но это не приносит облегчения. Я чувствую приближение паники. Не думая, я снова набираю ее номер:
- Это опять Вы?! - почти визжит она. - Я звоню в…
- Да стойте же Вы! - теперь кричу я, кричу в полный голос. - Вы опять ничего не поняли! - Я стараюсь говорить как можно быстрее. - Это же так просто! Поймите, что для Вас я буду чистым листом, на котором Вы сами…
- Да катитесь Вы к черту! - Ее голос, как стальная спица, пронзает мою голову, и я кривлюсь от боли. - Идиот! Псих долбанный! Тебе понятно? Еще один звонок, урод, и я сама приеду, чтобы заткнуть тебе глотку! - Я чувствую, что теряю сознание. - Ты понял меня, придурок?! Еще один только раз!!!
Я слышу короткие гудки. Потом я тоже кладу трубку, иду в комнату и включаю свет. Я почти не могу дышать, рыдания душат меня. Я вытираю слезы, смотрю на окно и вижу мое отражение. Оно смотрит на меня так, будто не понимает, что могло меня так расстроить. Оно ободряюще улыбается и говорит: "Возьми это легко!" Оно снова улыбается и повторяет: "Возьми это легко!" Я не могу больше смотреть на него. Слезы бегут по моим щекам, мне ничего не видно. Я опускаюсь на пол, чувствуя себя одиноким и обиженным, я не могу справиться с собой. Я хочу успокоиться, но знаю, что это мне не удастся. Я чувствую, что все, что я создал, убегает от меня, пляшет и кривляется на оконном стекле, подпрыгивает, машет ручками и делает дурацкие рожицы. Я чувствую, что меня уже нет, что я предан и раздавлен. Я сижу на полу и рыдаю.
Муха садится на мой нос. Я открываю глаза и несколько раз моргаю, чтобы слезы вытекли из глаз. Муха переползает на щеку, но на щеке мокро, и она снова взлетает. Я вижу, как она летит по комнате, я слышу, как жужжат ее крылышки. Мое отражение хватается за мой нос и недовольно трясет головой. Но я уже взял себя в руки. Я не уделяю ему внимания. Теперь я обижен на него. Я не буду разговаривать с ним, пока оно не попросит прощения. В конце концов, я знаю себе цену. В конце концов, постепенно успокаиваю я себя, я не обязан принимать так близко к сердцу крики какой-то дуры - ведь она тем более дура, что не поняла ни слова из того, что я пытался ей объяснить, а что может быть проще? Я чувствую, что я прав, и мне становится легче. На то она и дура, чтобы ничего не понимать, какой с нее спрос? Но мое отражение я не могу простить просто так. Оно поступило плохо, оно позволило себе то, что нельзя, и оно скоро одумается. Ему станет совестно, думаю я. Ничего, все мы учимся. Я умею терпеть, я ведь доказал это, несмотря на некоторые досадные оплошности, поэтому мне не стоит так волноваться. Я должен быть сильным. Я уже почти улыбаюсь.
Муха снова садится на меня - на этот раз на голову, на мои жесткие волосы. Я провожу по ним рукой, и она снова улетает, но чтобы на этот раз сесть рядом со мной на пол. Я чувствую благодарность - все-таки именно она поддержала меня в трудную минуту. Мое отражение, понурившись, стоит ко мне вполоборота. Стыдится. Теперь я широко улыбаюсь. Мне неприятно, когда кому-то в моем присутствии неловко, но я улыбаюсь. Я знаю, что все поправимо. По сути, все уже встало на свои места. Муха заползла на мою ногу и поползла по штанине. Теперь мое отражение тоже поймет, что было к ней несправедливо. Я снова касаюсь рукой моих жестких волос и чувствую, как мысли приятно кружатся в моей голове. Это ощущение окончательно успокаивает меня. Все на своих местах. Все хорошо.
Самый обычный день. Самый обычный вечер. Пустячок-с.
Завтра я снова пойду гулять к реке и смотреть на воду. Это помогает...
Завтра никто не узнает, что произошло со мной сегодняшним вечером. Я надеюсь, что люди будут говорить со мной, как ни в чем не бывало, а я буду отвечать, как ни в чем не бывало. У каждого своя жизнь. Каждый делает что-то свое, когда его никто не видит. Каждый по-своему нормален. Каждый по-своему ненормален.
Я улыбаюсь и говорю: "Живи да радуйся".
Я радостно поглаживаю мои жесткие волосы.
Скоро я засыпаю, и мне снится, что муха заползает в мой рот, чтобы навсегда быть со мной и спасти меня от моего одиночества.
Ведь в мире нет ничего ужаснее одиночества.

Скачать весь текст!